Случай из практики: ребенок, который открывал шкафы

Это был, в некотором смысле, экспериментальный проект, где ни родители, ни руководство до конца не понимало, как это связано и почему вообще работает. Но главное, что работало — т.е. эксперимент оказался успешным.

Например, у меня был случай, когда на сессию пришла женщина с ребенком детсадовского возраста, который сразу же начал открывать все шкафы, как будто что-то тревожно искал там. [Случай опубликован с согласия пациентки]. Мать, краснея, принялась его останавливать, но я попросил ее просто начать сессию, задавая ей вопросы и параллельно наблюдая за ребенком: в конце концов, в шкафах не было ничего, что могло бы на него упасть или как-то навредить.

Мама говорила о неуверенности ребенка и о том, как он боится других детей. Ничего травмирующего, с ее слов, не было с рождения — только внимание и забота. Тем временем, ребенок осмотрел все шкафы и нашел самый большой полупустой, залез туда, закрыл дверку изнутри и через пару минут вышел совершенно спокойный, будто он нашел, что искал. Первые его слова, произнесенные с большой улыбкой, были такими: «Мама, теперь я не [называет свое имя]! Теперь я могу поиграть». И уже спокойный сел рисовать за столик. Женщина сказала, что и в гостях такое происходит часто.

Сегодня расскажу о том, что я сделал для того, чтобы ребенок стал спокойнее и «игра со шкафами» ушла уже через несколько недель после нашей первой и единственной с ним встречи.

Итак, основная моя гипотеза была о том, что ребенок пытается что-то проиграть на встрече с незнакомыми ему людьми, чтобы обрести душевное равновесие. То есть «игра со шкафами» была одновременно и способом сказать о своей тревоге, и способом с ней справиться.

Мама была действительно обеспокоена его поведением и, казалось, что не скрывает ничего в истории развития ребенка. Но я размышлял про особенную тревожность матери, ее чрезмерную опеку над ребенком и о том, что именно в её переживаниях спрятан ключ. Поэтому я предложил провести с ней отдельную сессию без сына.

На индивидуальной встрече женщина рассказала чуть больше про себя, семью и снова ничего особенного про раннее развитие ребенка. Тогда я спросил, единственный ли это её ребенок. Она очень удивилась и сказала «да». А потом расплакалась.

Как выяснилось, они с мужем очень хотели детей, но у неё долго не получалось забеременеть, а когда все же родился малыш, то прожил он очень недолго из-за серьезных физических патологий. Тогда она забеременела во второй раз, почти сразу же, так и не отгоревав потерю первенца. И родился тот мальчик, который пришел на самый первый сеанс.

Так стало понятным, что эта женщина несколько лет страдает из-за того, что не удалось принять потерю, и чувствует себя от этого неполноценной, и боится не долюбить ребенка сейчас. Отсюда растет ее тревога вообще и гиперопека по отношению к сыну.

Я рекомендовал ей личный анализ, в ходе которого мы работали с этими чувствами, она болезненно, но очень смело проживала свою непрожитую утрату. Поговорила об этом с мужем — на этот разговор раньше не находилось сил, было страшно и больно.

Но самое удивительное для нее было, когда я предложил ей поговорить обо всем с сыном: «Он же маленький, все-равно ничего не поймет, да и что я могу ему сказать?». Я предложил найти вместе нужные слова и формулировки, чтобы объяснить ребенку, что до рождения у него был братик, которого мама тоже любила и очень скучала по нему. Но теперь у нее есть он, сынок, которого она любит всем сердцем и хочет для него счастливой самостоятельной жизни и поможет себе и ему, чтобы это случилось.

По словам матери, ребенок слушал внимательно, а когда она закончила говорить — крепко обнял её. Она расплакалась. А когда успокоилась — мальчик улыбнулся и просто пошел играть.

Больше игр со шкафом и страха новых мест у ребенка не было.

Через какое-то время закончились и наши встречи в рамках краткосрочной психотерапии с этой женщиной. Она научилась говорить о своей утрате и решила продолжить жизненный путь с признанием этой реальности, от которой она все время спешила избавиться, как от кошмара.

Моя же изначальная гипотеза была связана с тем, что ребенок искал безопасного места в небезопасной среде — словно он пришел изначально в очень небезопасный мир. Мир, где только в шкафу — символической утробе он может «перезагрузиться» и, приняв на себя роль кого-то другого, избавиться от собственных тревог (помните, его первую фразу после шкафа о том, что он — больше не он?).  

В результате у меня появилось несколько идей о том, что ребенок разыгрывает поиски кого-то, кто похож на него, но «лучше» его, хотя, конечно же, он использовал собственный психический ресурс, то есть это был не «другой», а он сам. Этим «другим» был образ брата — т.е. мальчику, выйдя из шкафа, надо было стать тем ребенком, которого мать потеряла и о ком тосковала — мол, мама, посмотри, все в порядке, не о ком беспокоиться! Твой прекрасный и спокойный малыш здесь!

Другими словами, ребенок «знал», хоть с ним об этом не говорили, о том, что до него мама была беременна и из-за этого очень сильно страдала. Он не понимал, какое его место в этом мире, и как он связан со старшим братом. И об этом важно было поговорить.

Честный и прозрачный разговор может творить чудеса: уходит тревога и непрозрачность, а значит пространство для фантазий (в том числе и ужасных) уступает реальности. С детьми это особенно работает: они все чувствуют и все понимают на очень глубоком бессознательном уровне, зачастую недоступном взрослым.